Книга Танцы на цепях  - Рэйв Саверен

Волна горячего воздуха прокатилась от стены к стене, огладила обнаженные плечи, зарылась в волосы. В комнате стало душно, в горло скользнула теплая влага.

– Высушить надо, а то завтра возникнут вопросы, – хмыкнул иномирец, – снимай штаны.

– Что? – от удивление и страха по коже побежали мурашки.

– Штаны снимай, оглохла что ли?

– И не подумаю! – прошипела Безымянная, прижимаясь бедром к углу стола.

– Я могу и не просить, – она спиной чувствовала чужое движение, горячие волны, накатывавшие при каждом шаге. Сжавшись, словно в ожидании удара, наблюдала, как сверху нависает внушительная тень, – или сама разденешься, или я тебя раздену. Вот только во втором случае я за целостность этих тряпок не отвечаю.

– Тогда отвернись!

Иномирец удивленно хохотнул.

– Что я там не видел? И ты для меня мелковата – кожа да кости.

В горле встал ком обиды. Совершенно неожиданной детской обиды.

Она, конечно, была далеко не красотка, да и формами не могла похвастаться, но даже за глаза никто никогда Безымянную так не унижал.

Словно кто-то с размаху хлестнул по лицу мокрой тряпкой.

Резко обернувшись, она впилась в мужчину ненавидящим взглядом. Губы дрожали от горечи и негодования, рот сам собой открылся – того и гляди посыплются проклятья. Любые!

Только бы вспомнить парочку цветистых выражений, что использовала матушка!

– Ты! – слово со свистом сорвалось с губ, – ты…!

Она едва ли отдавала себе отчет, что стоит перед совершенно незнакомым мужчиной, обнаженной по пояс. Сжав кулаки и отчаянно покраснев, Безымянная могла лишь топнуть ногой и тихо зашипеть от ярости.

– Так мне все-таки тебя раздеть?

Она скинула сапоги, зло ухватилась за застежку, и, в два счета избавившись от мокрой ткани, с размаху запустила скомканные штаны в светящееся самодовольством лицо. Откинула в сторону покрывало и юркнула в постель укрывшись с головой. Пальцы стискивали ткань с такой силой, что ногти вот-вот должны были прорвать ее, точно бумагу. За спиной послышалось странное шипение и шуршание.

– Мы не станем ждать, когда за тобой явятся. Выберемся раньше. Стекло нужно установить за день до его открытия – какая-то чепуха о силе звезд и прочая магическая мишура. Клаудия в это верит, так что врата на Изнанку будут нас гостеприимно ждать. Проблем не будет.

– Тебе легко говорить. Меня тут, вообще-то, хотят убить!

– Не убить, а отослать, – поправил ее иномирец, – бездыханная ты бесполезна.

– Очень мило, – буркнула Безымянная, – мне прямо легче стало.

– Расслабься, мелкая, – от смешка, прокатившегося по комнате, стало не по себе, – смирись с неизбежным. Ты не выйдешь отсюда через дверь. Это раз. Если попытаешься, то тебя схватят. Это два. На Изнанке множество ходов. Это три. Совершенно необязательно идти к башне, – мужчина осекся, будто вспомнил что-то. Безымянная повернулась так, чтобы рассмотреть его. Брови сошлись к переносице, в глазах застыла болезненная решительность, – нам совершенно точно не стоит туда идти.

Отвернувшись к стене, он шагнул в тень, растаял, точно и не было в комнате никого.

– Имя хоть скажи! – крикнула она и тотчас зажала рот, прислушиваясь. Все-таки Базель могла не спать. Понизив голос до шепота, недовольно бросила, – а то мое забрал, раздел, а своего имени так и не назвал.

По комнате растекся, точно патока, тихий смех, а тень напротив блеснула алым.

– Ш’янт, – ответил иномирец.

– Ш’янт, – Безымянная прокатила слово по языку, пробуя, растягивая буквы, как вздумается, и через секунду осеклась, уставившись в темноту широко распахнутыми глазами, – стоп, что? Ш’янт?! Ты…ты тот самый иномирский король?! Эй, вернись немедленно!

– Что тебя так удивляет? – голос, как ни странно, прозвучал из-за спины, но иномирец не показался.

– В смысле…ты же…Как так вообще?!

– Вот так, – отчеканил он.

Откинувшись на подушку, Безымянная уставилась в потолок.

Иномирский король. Настоящий!

– Вот это я влипла, – пробормотала она.

***

Глубокий сон. Тяжелый, обволакивающий и спокойный. Почти детский. Так может спать ребенок, если его ничто не беспокоит. Если странные и пугающие тени не скользят по умиротворенному лицу, не вызывает беспокойства тихий скрип или шорох.

Мир был слишком плотным, слишком твердым, слишком…осязаемым. Когда ладони скользили по стенам тюрьмы, его била нервная дрожь. От первого прикосновения к чужому телу чуть не подогнулись колени. Грудь сдавило, будто сверху обрушилась скала. Через мгновение восторг улегся, уступив место здравому смыслу, но то первое мимолетное касание въелось в память.

Намертво.

Когда же мелкая пришла во второй раз, то у Ш’янта даже кончики пальцев саднило от нестерпимого желания снова коснуться теплой кожи. Неутолимый тактильный голод стягивался под ребрами. Пришлось сцепить руки за спиной, сжать до боли, чтобы не потянуться к человеку.

Она, наверное, сама не понимала, какой раздрай вносит в его мысли.

Единение оказалось куда тяжелее, чем Ш’янт мог вообразить. Оно выжигало его.

Взгляд остановился на тонком запястье, выглянувшем из-под покрывала. Пальцы спазматически сжали ткань, девочка извернулась и перекатилась на другой бок, пошарила рукой по кровати, словно что-то искала. С губ сорвалось невнятное бормотание.

Что-то мучило ее во сне, а вокруг тела плотно стягивался кокон чужой магии. Кто-то покопался в ее чувствах, отсек лишнее, убрал и вычистил эмоции, точно веником по пыльному полу прошелся.

Вот здесь подрезали тоску по дому, а вот здесь убрали горечь потери, подправили и успокоили, погрузив несчастную в полу-безразличие, когда команды выполняются четко, без вопросов, а нутро не терзают слезы и боль.

– Что они с тобой сделали?

Он опустился на край кровати и отбросил с бледного лица мокрый от пота завиток.

Ноздри затрепетали от знакомого аромата. Стиснув зубы, Ш’янт коснулся когтем особенно плотного магического узла, затянутого над сердцем. Серебристое плетение казалось таким тяжеловесным и мощным, что он искренне засомневался, способен ли его расплести.

Девчонка задрожала во сне, стоило только ослабить несколько узелков.

– Я верну тебе твои чувства, – прошептал Ш’янт. – Не сопротивляйся мне, не нужно.

Дрожь нарастала, губы девчонки кривились, раскрывались в немом крике, а по щекам заструились теплые слезы. Только Первородная или ее цепная сука могли сотворить такое с человеком. Выхолостить его чувства, чтобы безропотно вести за собой, как овцу какую-то.

Ш’янт не знал, почему его это так задело.